Хореография это язык, на котором говорит душа
Мои постановки рождаются на стыке двух культур: русской эмоциональной глубины и французской воздушной элегантности.
Философия хореографа-постановщика в Москве — Луиза Люсьер-Вире
Мой культурный ДНК
Рожденная в Париже и вскормленная духом Петербурга, я с детства жила в двух мирах. Французская легкость — это воздух моих ранних лет: изящество парижских бульваров, эстетика импрессионизма, свобода уличного танца. Но когда я впервые попала в Санкт-Петербург, Академия Вагановой открыла мне другую вселенную — русскую эмоциональную мощь, где каждый жест говорит о Достоевском и Чайковском, а дисциплина балета становится молитвой.
Эти традиции не боролись во мне — они начали диалог. Я научилась видеть, как русская драматургия жаждет французской пластической свободы, а парижская элегантность ищет славянскую глубину. Моя хореография стала мостом между этими берегами: в ней строгость классического плие вдруг взрывается дерзким пируэтом в стиле модерн, а трагизм «Анны Карениной» обретает легкость фовистских мазков.
Сегодня этот синтез — моя ДНК. Когда я создаю номер, то спрашиваю: «Как бы Дягилев оформил этот контраст? Что добавил бы Барышников?» Это не эклектика — алхимия. Зрители чувствуют её сразу: русская душа узнаёт свою боль, французский взгляд — свою элегантность. А итог всегда один — след в памяти, который не стереть.
Манифест движения
Танец не иллюстрация музыки — это её плоть и кровь. Я ненавижу «красивость». Красивое — это обои в гостиной: приятно, но не трогает душу. Настоящее искусство должно резать, как осколок стекла в пальцах. Цеплять, как крючок под ребро. Провоцировать — чтобы зритель вышел из зала не с улыбкой, а с внутренним землетрясением.
Мои работы — это всегда вызов. Вызов шаблонам (зачем 32 фуэте, если можно показать боль одним дрожащим пальцем?). Вызов комфорту (пусть кордебалет ползёт по сцене, как паук, если этого требует драма). Даже вызов гравитации — я заставляю тела летать, падать и ломать линии, чтобы музыка обрела трехмерность.
Поэтому я не развлекаю — я преображаю. Если после моего номера вы не задали себе вопрос: «Кто я? Зачем мне это тело?» — я не справилась. Ваши аплодисменты для меня вторичны. Главное — тишина перед ними. Та секунда, когда зал замер, и в нём рождается новое понимание жизни.
Кредо педагогики
В студии я объявляю войну словам «я не могу». Ваше тело — не предатель. Оно — гений, закованный в цепи страхов. Моя задача — разбить эти цепи. На первой же репетиции я показываю: техника — лишь фундамент. Настоящий танец рождается, когда вы слышите музыку мышцами (как будто виолончельный аккорд — это жар в икрах). Когда видите пространство кожей (ощущаете луч софита как физическое прикосновение).
Я учу не движениям — присутствию. Артист, заученно оттачивающий па, — это робот. Но когда он понимает, что plié может стать молитвой, а взмах руки — исповедью, происходит чудо. Так рождается «механика откровения»: ваше тело перестает исполнять — оно говорит. Помню, как робкий студент, дрожавший у станка, после месяцев работы сыграл Гамлета в танце. Его молчаливые монологи оглушили зал.
Это и есть моя миссия: превратить вас из ремесленника в проводника. Чтобы каждый жест стал автографом души. Чтобы техника растворялась, как бумага в огне, — и оставалось чистое пламя.
